Участником прошедшего во Владивостоке фестиваля «Литература Тихоокеанской России» (ЛиТР) стал Захар Прилепин — писатель, публицист, телеведущий, заместитель худрука МХАТа им. Горького, до недавнего времени — офицер Донецкой народной республики. Именно войне на Донбассе посвящена только что вышедшая книга Прилепина «Некоторые не попадут в ад». А сейчас писатель работает над биографией Сергея Есенина. Обо всем этом он рассказал на встрече во Владивостоке.
О Донбассе: «Эти люди навязали свою волю планете Земля»— За несколько лет до событий на Украине я часто посещал и Киев, и Львов, и Гуцульщину. У меня было много приятелей среди тех персонажей, которые потом стали не первыми лицами, но активными участниками Майдана. Особенно не скрывалось, что предстоят кардинальные события, противостояние между разными половинами страны. Поэтому, когда все это началось, я менее всего верил в «российский след».
Никто не предполагал, что события обретут такой масштаб, что изменится не просто геополитическая картина в России и на Украине. Сегодня Донецкая и Луганская республики являются предметом серьезнейшего обсуждения, в котором участвует весь мир. А началось все с частной инициативы. Паша Губарев (один из лидеров протестного движения Донбасса. — Ред.), Александр Захарченко (глава ДНР в 2014–2018 гг. — Ред.) — какие-то люди, не облеченные полномочиями, выходили на улицы, что-то там кричали, шумели… Это показало, что человек со своим мнением, со своей харизмой, пассионарностью, моторикой, убежденностью что-то значит на планете Земля. Лично меня вот это больше всего удивило.
Как человек, вовлеченный в ситуацию, могу точно сказать: в события, которые произошли в Донецке и Луганске, — первичные народные выходы на улицу 100, 200, 300 тысяч человек, — никоим образом не была вовлечена ни РФ, ни ее финансовые и военные элиты. Это очень обижало людей на Донбассе. Донецкая интеллигенция с ужасом осознала, что люди из российского университетского сообщества, как правило, не поддерживают донецкие восстания, а на все вопросы отвечают: это все Россия сделала, во всем Путин виноват. Донецких это просто обескуражило, они говорят: при чем тут Путин — это наш выбор, мы ощущаем себя детьми русской культуры! Это та вещь, которая прошла через мое сердце, которая у меня болит внутри, но нисколько не приуменьшает выбор донецкого шахтера, донецкого филолога, донецкого будущего ополченца. Эти люди навязали свою волю не просто российской власти и российской финансовой элите, которые вынуждены теперь жить в этом контексте. Они навязали ее планете Земля — Дональду Трампу, Меркель и всем остальным. Это уже данность. Ключевое здесь — не Россия, а то, что донецкие люди построили свою независимость. Это уже состоявшаяся в занебесных высотах конфигурация сил: есть Донбасс, и его никто не вправе отобрать.
Этот финт с паспортами, которые выдаются донецкому населению, я оценил. Может быть, это стоило сделать раньше, но в любом случае это красиво. Это опрокинуло замайданную киевскую лживую позицию, что там нет гражданской войны, что под воздействием российских оккупантов местное население находится в заложниках. Когда стали давать российские паспорта, киевские аналитики сразу же сказали: конечно, все сейчас получат паспорта, они все стремятся в Россию… Но если они стремятся в Россию, из-за чего был сыр-бор? С самого начала было очевидно: эти люди не видят себя в составе Украины, они желают получить российское гражданство. Зачем вы отрицали, что это была гражданская война?
Все мои личные разочарования — это не разочарования, а просто переизбыток убитых людей. У меня еще не столь большой возраст, чтобы иметь 20–30 могил близких и дорогих мне людей в одном месте.
Все будет хорошо. Все закончится воссоединением с Россией. Хотя бы вот в этой части — точно.
О сталинизме и новой перестройке: «Я взыскую к сложности мира»— Я высказался радикально против фильма Юрия Дудя про Колыму, но вовсе не по той причине, что я не вижу оснований для обсуждения трагедии сталинизма и сталинских репрессий. Более того, я активно в этом участвую. Я написал роман «Обитель» о начале советской репрессивной системы, ряд работ о репрессированных при Сталине поэтах Борисе Корнилове и Павле Васильеве. Я прекрасно осознаю — думаю, лучше чем Дудь, — как все это происходило, какое бессудие творилось. Тем не менее я предлагаю сложную картину эпохи, которая включает в себя множество разнообразных компонентов. Я взыскую к сложности мира, к тому, о чем писал Солженицыну Шаламов: «Пастернак был жертвой холодной войны, Вы — ее орудием». Я готов говорить о самых страшных вещах, но есть точная грань между болью и холодной войной. Примерно такая же, как между любовью и развратом: от одного дети получаются, от другого — сифилис.
России надо делать выводы из предыдущих ошибок. Хрущёвский волюнтаризм обернулся очень дурно не для России даже, а для положения левой идеи в мировом контексте. Это была непродуманная акция, она могла быть проведена куда более точечно и органично. Она даже могла усилить положение левой идеи в мире, но обернулась тем, что начались волнения в Польше, Венгрии, посыпались левые партии в Европе, испортились отношения с Китаем… До сих пор — приезжаю во Францию или Италию, и мне говорят: у нас нет настоящих социалистических партий. А ведь соцзащита, восьмичасовой рабочий день, отсутствие детского труда, бесплатные медицина и образование — это достижения левой идеи! Мы сами выбили хрущевским непродуманным докладом базис из-под левых партий. Через 30 лет запускаются те же самые процессы, и начинается перестройка, хотя вышло уже много книг о сталинских репрессиях, Сталин осужден, вынесен из Мавзолея… Можно было как-то успокоиться, но тысячи Дудей сделали тысячи публикаций в тысячах «Огоньков» и расшатали идеалистическое сознание советского человека до такой степени, что он сказал: давайте все разрушим, уничтожим эту страну, тут же был Сталин! Это привело к распаду империи, распаду экономики, гражданские войны до сих пор не прекращаются на окраинах империи. Военные базы НАТО, уход Советского Союза из Афганистана и заход туда США… Две геополитические ошибки мы совершили, сейчас будем третью, судя по всему, совершать, потому что опять начинается то же самое. Молодые люди с тем же задором, как в перестроечные годы, принимают это близко к сердцу: вот Колыма… — не понимая, что это достаточно жесткая и безнравственная манипуляция. В мире и сегодня происходит достаточно зла, которое не является предметом обсуждения. Людей загоняют куда-то в позапрошлое. Дудь не будет снимать фильм об изнасиловании Европы путем расчленения Югославии, о сотнях тысяч погибших вследствие беспричинного, бессудного вхождения в Ирак, о катастрофических последствиях «оранжевых революций», хотя по числу жертв все это вполне сопоставимо. Я прекрасно знаю, кто спонсирует Юрия Дудя, кто проплатил ему этот фильм. Это сверхбизнес, который преследует свои сверхцели. Они очень мало касаются колымских страдальцев и нашей боли о репрессиях, это совсем про другое история. Люди не понимают, что в результате перестройки-два, которая сейчас очевидным образом запускается, мы проиграем все — левые, правые, монархисты, сталинисты, антисталинисты. Это будет общее поражение, примерно как поражение русскоязычного населения на Украине в результате шатания памятников Ленину. Кому-то Ленин не нравится, но радоваться все равно нечему: шатают Ленина — закрывают русские школы, все это идет через запятую, это однопорядковые вещи. Надо привыкнуть к тому, что если в Прибалтике начинается декоммунизация, то дальше будут посадки советских ветеранов, запрет русских школ, русофобская манипулятивная пропаганда, лживое преподавание всего контекста истории, связанной с нашей совместной жизнью.
О Есенине: «Никто его не убивал»— Ключевых биографий Есенина три: отца и сына Куняевых в серии ЖЗЛ, прекрасных филологов Лекманова и Свердлова и Аллы Марченко «Путь и беспутье». У меня от всех трех радикальное отличие по всем основным позициям. Не потому, что я назло пытаюсь придумать другого Есенина. Во-первых, у меня есть фора: РАН очень серьезно поработала над биографией Есенина, его жизнь исследована просто подетально. Во-вторых, я родился в рязанской деревне, я занимаюсь Есениным с детства, 30 с лишним лет, у меня библиотека по Есенину просто аномальная, занимает целую комнату.
Я решил описывать жизнь Есенина не обобщающими блоками: «Есенин за границей», «Есенин крестьянский», «Есенин имажинистский» — а просто изо дня в день, и это дало совершенно другой эффект. Когда за человеком идешь след в след, все вещи, которые являются объектом манипуляций и недопонимания, проясняются до кристальной чистоты. Вот есенинское пьянство — было оно или нет? Есенин пил аномально много. Его здоровье подорвала зарубежная поездка. Он с Айседорой Дункан полтора года жил в Америке, там был сухой закон, и он просто упился самогонкой. У него, видимо, была врожденная несовместимость с алкоголем, потому что еще в 1916 году он как-то допился до той стадии, что у него пена пошла изо рта и мать его еле откачала. Видимо, как у северных народов, организм не позволял столько пить.
Или отношения Есенина с большевиками и Троцким — тоже огромное поле для манипуляций. Есенина, конечно, не убивали, все этому противоречит, эта версия не имеет никаких серьезных оснований. Я страниц 150 этому посвящу, надо эту тему закрыть. Есть две темы коллективного бессознательного: либеральной стороне хочется, чтобы Шолохов не писал «Тихого Дона», а патриотическое бессознательное требует, чтобы Есенина убили. Но Шолохов написал «Тихий Дон», а Есенина никто не убивал. В русской поэзии тема суицида не очень распространена. У Пушкина, у Лермонтова, у Тютчева, у Блока вы ее не найдете. Она есть у Маяковского, у Есенина и у Рыжего, все трое — самоубийцы. Если человек с 16 лет пишет, что он удавится, и пишет это в десятках стихов… Если бы Есенин не удавился, а жил бы до 1982 года, как его ровесник Леонид Утёсов, — это был бы не Есенин, а какое-то трепло! Какими глазами эти люди читают Есенина? Это мучительное невнимание к самой поэзии. Как надо смотреть, чтобы этого не видеть? Еще в 1921 году он писал: «Мне страшно, — ведь душа проходит, как молодость и как любовь». Он чувствовал себя опустошенным, мертвым… Это русский поэт, он понимает, что говорит, отвечает за каждое сказанное им слово. Тем более что вся фактура, которая касается его убийства, — она бредовая, там ничего не состыковывается.
О МХАТе: «Там слишком большое пространство»— В 1990-е годы были перераспределены культурные, смысловые, медийные площадки. Получили их люди квазилиберальных, ультразападнических убеждений. На этом построена вся театральная школа, большинство кинематографических школ, почти все толстые журналы, весь глянец, все арт-площадки… Когда я собирал антологию донецкой поэзии «Я — израненная земля», я столкнулся с тем, что ее негде издать и негде презентовать, ни один российский театр не сделает читку. Между тем о донецкой и крымской истории пишут серьезнейшие поэты: Юрий Кублановский, Олеся Николаева, Ирина Евса… Это не какое-то ополченское стихотворчество, это высочайший уровень. И это находится в абсолютно маргинальном положении по отношению к тому, что принимается московской элитарной культурной прослойкой. При этом внедряется тема, что Россия — милитаристская, патриотическая, угарная страна, где все это навязывается… Ну да, возможно, если смотреть программу Киселёва по телевизору, то да, но если находиться в бытийном, культурном поле, то там этого ничего нет, там совершенно другие люди, с другими убеждениями, для которых Донбасс, Крым — просто зло, ругательство, они не желают об этом говорить. Когда я был в Донецке и пытался там какие-то культурные проекты запустить, то очень скоро понял, что никто из артистов, музыкантов, писателей не стремится в Донецк. Только редкие дикари в лице Сергея Пускепалиса или Вадима Самойлова, еще двух-трех музыкантов, нескольких артистов, писателей, в том числе и Василия Авченко, туда заезжали и позволяли себе там какие-то вещи совершать. Но это один процент, это смешно! Если кому-то кажется, что угар, всех туда загнали… — ничего этого нет. Когда клип Обломова вышел о том, что мы — свободные люди, а если бы пели про Донбасс, мы зарабатывали бы бабло в огромных количествах… — это все бредятина просто подлая, ничего этого нет. Никто не платит людям, приезжающим в Донецк. Наоборот: ты можешь серьезно испортить себе репутацию, если туда поедешь.
Я понял, что надо брать какую-то площадку в Москве, чтобы хоть отчасти эту систему видоизменить. Татьяна Доронина (народная артистка СССР, худрук МХАТа в 1987–2018 гг. – Ред.) уже находилась в сфере влияния ряда группировок. Театр точно ушел бы в другие руки — куда более чуждые, чем мои, Боякова (продюсер, режиссер Эдуард Бояков, с декабря 2018 года — худрук МХАТа. — Ред.) и Пускепалиса (актер, режиссер, замхудрука МХАТа. — Ред.). В последний момент удалось перехватить эту ситуацию. Мы настояли на том, чтобы Татьяна Доронина осталась президентом, вся репертуарная сетка сохранилась, полный состав театра продолжал работу, а мы могли бы запускать какие-то проекты, которые касаются нашего восприятия действительности, — ни в коем случае не в ущерб театру Татьяны Дорониной. Несмотря на это, постоянно педалируют тему, что Прилепин и компания явились во МХАТ, чтобы уничтожить последний русский театр… Это не имеет никакого отношения к действительности. Просто там слишком большое пространство, чтобы его столь локально использовать. Я не завлит, не читаю пьесы, не очень в этом разбираюсь. Я пришел туда как человек, занимающийся спецпроектами — поэтическими, околополитическими, литературными.
О современности: «Ощущение несколько апокалиптичное»— Расхождение риторики и практики касается не только России и не только нынешней ситуации. Я стал на это обращать внимание лет 10–12 назад, когда стало вызывать легкую брезгливую изморозь выражение «век информации». Все говорили: мы живем в век информации, и уже тогда стало понятно, что происходит нечто катастрофическое. Люди пожирают колоссальное количество якобы информации и при этом радикально не знают ничего ни о чем, особенно молодые. Девальвация знания, слова, смысла происходит на самых разных уровнях — политическом, социальном, человеческом. Ощущение у меня, честно говоря, несколько апокалиптичное.
О революции: «Не надо навсегда разувериваться»— Мне говорят: вы были против власти, а сейчас якобы за власть. Я нахожу свою позицию более последовательной. Я всю жизнь одно и то же говорю, я всю жизнь — за империю, за милитаризм, за экспансию, за советские ценности, за социализм и за красно-коричневое мракобесие. Иногда власть приближается к моей позиции, иногда отдаляется.
Не надо навсегда разувериваться в каких-то понятиях. Например революция: в определенный момент она является воистину отвратительной и не является необходимой. Но если к власти приходят коллективный Борис Николаевич Ельцин с Борисом Абрамовичем Березовским, то революция — это нормально, это средство самозащиты нации от истребления. Наши либералы в 1990-е годы все разобрали, попилили, приватизировали — и говорили: лимит на революции исчерпан, революцию хотят только неудачники. Сейчас они все — революционеры. Как так: был лимит исчерпан, а сейчас не исчерпан?
О вере: «По типу я — не религиозный человек»— Я православный человек. Не скажу, что хожу в церковь — захожу. Пытаюсь и исповедоваться, и причащаться, хотя не так часто удается. Молиться стараюсь часто. Но по типу я — не религиозный человек. Мне жена однажды сказала: есть люди, которые не ходят в церковь, не соблюдают посты, но при этом они по типу — религиозные люди. А есть люди, которые посещают церковь, носят крест, но по типу они атеисты. Перевела на меня взгляд и говорит: вот ты — атеист.
О национальной идее: «Быть как первые князья»— Говорить на русском языке — значит иметь определенные представления о быте, социуме, истории, мимике и жестикуляции, подвиге… Когда спрашивают, какие у меня убеждения, я всегда отвечаю: мои убеждения — это русская литература, все свои поступки я сообразовываю с ней. Державин, Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Толстой, Есенин, Маяковский, Валентин Григорьевич Распутин, Александр Андреевич Проханов — вот свод моих представлений о жизни. Национальная идея — это русский язык, весь свод классической русской литературы.
Дмитрий Сергеевич Лихачёв заметил: в отличие от западных цивилизаций в древнерусской литературе не было понятия прогресса. Там была другая мысль: чем дальше мы от Рождества Христова, тем сложнее разобраться с тем, что есть правда. Поэтому сохранить себя можно, только оглядываясь назад. Для древнерусских князей весь прогресс заключался в том, чтобы быть «как передние князи», то есть первые князья. Ту честь, то достоинство, ту собирательность, которую демонстрировали первые князья, — попытаться не растерять, попытаться воспроизводить те же самые великолепные качества. Кстати, «Бессмертный полк» — апелляция именно к тому, о чем пишет Лихачёв. Для меня это и есть идеология России — быть как передние князья.
№ 501 / Сергей ПАВЛОВ / 18 июля 2019